— Лешк, поди сюда, — позвал меня Ленька.
— Ну, чего?
— Ну поди, — на этот раз позвал Петька.
— Ну, чего? — угрюмо повторил я.
— Ну, не укусим, — снова позвал Ленька.
Я подошел.
— Это правда, что Мишка уезжает? — спросил Ленька. — Говорит, отца в Москву на год переводят. Он там будет свою научную работу заканчивать!
— Н-ну? — растерялся я, а потом нарочито равнодушно спросил: — В Москву?
— Ага! — оживился Петька. — Вот повезло. Он говорит, там одних кинотеатров больше сотни. — И со вздохом добавил: — А вот моего отца никуда не переводят.
Я ничего не сказал, повернулся и ушел. Постоял немного у ворот. Гудели машины. Звенели трамваи. Я постоял еще немного и вернулся домой.
Поздно вечером, когда все уснули, я прошлепал к Танькиной кровати и разбудил ее.
— Знаешь, Мишка в Москву уезжает!
— Вот счастливый, — зевнула Танька. — Ну, и что?
— Что-что! — огрызнулся я. — Ничего. Спи!
Всю ночь я ворочался. Мне снился Мишка. Сосулька. Откуда-то наплывали злые лица «мелких хулиганов». Они страшными голосами все спрашивали и спрашивали:
«А правда, он едет в Москву? А правда, он едет в Москву?»
Весь следующий день я ходил словно в воду опущенный. И на уроках высидел — ну, не знаю как! И все поглядывал на Мишку. А он делал вид, что не замечает меня!
Домой мы возвращались вместе. Только как вместе? Мишка шел впереди на несколько шагов. Я догнал его и тихо спросил:
— Уезжаешь, значит?
— Уезжаю… Сегодня, в девять…
Шли и молчали.
Пришли во двор. Сели на бревна.
— Ты приедешь ко мне на летние каникулы? — неуверенно спросил Мишка.
— Конечно, — уныло сказал я.
Молчали.
— Я тебе письма писать буду, — снова сказал Мишка.
— Я тоже.
Мы снова замолчали и долго сидели, не глядя друг на друга. И вдруг я почувствовал, что еще секунда — и я зареву, как обыкновенная девчонка.
— Ну, чего расселся! — сказал я грубо. — Давай, катись в свою Москву! И вообще… Ты — сам по себе, а я — сам по себе! И без тебя проживу! И не думай — про тебя и не вспомню!
Мишка ошалело смотрел на меня.
— Ты что, Лешка? — робко спросил он.
— Ничего, ничего, ничего! — заорал я. — Не твоего ума дело. Сказано — катись отсюда!
Мишка растерянно смотрел на меня. Потом поднялся и медленно пошел к дому. Он шел и оглядывался — думал, я его позову. А я не позвал. Уж очень мне было обидно, что Мишка уезжает. И он ушел.
И в тот момент, когда за Мишкой захлопнулась дверь, я заревел.
Заревел, как самый последний плакса. И ничего не мог с собой поделать.
К вечеру подморозило. Я старался не смотреть на большие комнатные часы. И все равно я знал, сколько времени осталось до отхода Мишкиного поезда.
А осталось совсем мало. Пятьдесят минут! Если сейчас выйти из дому и поторопиться, то как раз успеешь попасть на вокзал.
«Никуда я не пойду! Пусть уезжает!»
Сорок минут! Еще не поздно. Успею.
«Ни за что не пойду».
Тридцать пять минут!
Я вылетел из подъезда. Скорее! Скорее!
Я лезу по пожарной лестнице. Я лезу за драгоценной сосулькой.
Лестница — скользкая. Ой, сорвусь!
Вот она — сосулька!
Отламываю, крепко обвязываю ее тонкой рыболовной жилкой и медленно, бережно спускаю вниз.
Сосулька мягко легла в снег.
И я начал слезать вниз. Скорей! Скорей!
Бегу на вокзал. Люди оборачиваются на меня. Что это за странный мальчик с огромной сосулькой?
Вот рекламный щит. Срываю плакат, на котором нарисованы бородатые львы. «Группа дрессированных хищников» — написано на нем. Обертываю им на ходу сосульку и бегу дальше.
Вокзал. Перрон. Стрелой мчусь вдоль вагонов.
Никого!
И тогда я кричу:
— Мишка!
— Здесь я! — раздается радостный возглас над моей головой.
В окне вагона — Мишка. Он исчезает — и вот уже стоит на перроне.
— На, — задыхаясь, говорю я ему и протягиваю огромный пакет, из которого торчит блестящий рог сосульки.
Мишка берет, и мы молча стоим.
В окне появляется Мишкина мать:
— Скорей садись! Через минуту едем! — А потом мне: — Здравствуй, Леша.
— До свидания, — грустно говорю я.
— Ой, до свидания, — смеется она.
Я провожаю Мишку до входа в вагон. Мишка садится, поезд медленно трогается.
Сначала я иду медленно, потом быстрее, а затем бегу, бегу.
А Мишка кричит:
— Я тебе напишу. А сосульку над своим окном повешу. Обязательно повешу! Привяжу и повешу…
Поезд ушел. А я все стоял и смотрел ему вслед, смотрел на красный фонарик последнего вагона.
Морозило. Маленькие лужицы затянуло льдом. Мимо дважды прошел усатый милиционер.
А я все стоял и смотрел, смотрел…
Сергею Васильеву
…А то еще Петрова кузня
У нас в Воронеже была.
Ручник позванивал, и с тяжким
гуденьем молот подлетал
и снова рушился с оттяжкой,
и жаркий плющился металл.
Сказал кузнец, когда, рассеясь,
остывший пар на стены лег:
— Ковал на славу, Алексеич,
отменный будет якорек.